Необходимые вещи невозможны до поры, пока за их осуществление не возьмутся честные и ответственные мечтатели. Невозможная необходимость заставляет искать возможности её реализации, и целеустремлённый мечтатель найдёт их. Глобальность реставрации и пессимизма капитулируют перед его необходимостью Революции, перед его эстетическим чувством.
Ницше, Эйнштейн, Дали, Мао, Баадер, Лимонов, Бен Ладен… Список имён последовательных мечтателей бесконечен. Среди них, где-то на очень почётной странице Книги Учёта Жизни значится имя Моисея Урицкого, гения конспирации РСДРП и руководителя Петроградской ЧК, революционера с 14-летнего возраста, за свою недолгую жизнь неоднократно совершавшего вещи, казавшиеся окружающим невозможными.
Поначалу самодержавие Реальности не ожидало неприятностей от скромного еврейского юноши, совмещавшего участие в антиправительственных митингах с получением юридического образования. Уровень легальности массовых мероприятий постепенно снижался, пока, наконец, при деятельном участии Урицкого, не пустился в затяжной дрейф в сторону массовых беспорядков. Первые аресты, первые административки… Взгляд Доброго Бэтмена из karma-police становится всё более недоверчивым (thanks, Genry Rollins, за клип "Liar"). Ничего не поделаешь, когда-нибудь всё происходит в первый раз: "У меня есть необходимость"…
Необходимость революционной пропаганды потребовала присутствия печатного издания РСДРП на Западной Украине. Она была реализована организацией траффика "Искры" по всей Малороссии. Добрые Бэтмены охранки реально встревожены: ветер крамольной пропаганды вызвал нешутейный звездопад с погон. В ответ на аресты подпольщиков и временную невозможность доставки "Искры" из центра Урицкий организовал выпуск местного органа РСДРП (к слову сказать – гораздо более экстремистского, чем всегда тяготевшая к умеренности "Искра", через пять лет скатившаяся к меньшевизму).
Бэтмену уже не до шуток. В 1898 году, после очередного ареста, Урицкого закрывают на киевскую Лукъяновскую тюрьму, в ту пору – стопроцентно режимный централ со стукачеством, мусорским беспределом etc. (сидевшие нацболы знают). Здесь Урицкий ещё раз совершает невозможное: на Лукъяновской тюрьме появляется коммуна. Так, задолго до "чёрного хода", из казалось бы обречённого человеческого материала создаются формы сопротивления полицейскому режиму, со всей соответствующей инфраструктурой: сбор общего, подъём-разгон и т.д. (нацболы знают). Урицкий смотрел за положением на централе, от имени арестантов раскидывал рамсы с администрацией, добился свободного передвижения по некогда режимной тюрьме. Он мог зайти в любую камеру, он был в курсе всех дел... В то время, по словам очевидцев, "истинным хозяином тюрьмы был Урицкий, а положение на централе было наилучшим". Арестантское сопротивление опиралось на массу "политических", что существенно отразилось на качестве resistance: лицемерия, зачастую свойственного blah-blah-blah общего характера (нацболы знают) не было и в помине.
За очередной кипиш Урицкого переводят в Печёрскую крепость (что-то типа теперешних "крытых" для злостных нарушителей режима содержания), где он голодовкой добивается отмены запрета на курение и чтение книг (неслыханное дело!). Урицкому тогда было 26 лет.
После двухлетнего содержания в Печёрске его этапируют в Москву, для дальнейшей отправки на восьмилетнюю ссылку в Сибирь. В вагоне, где уголовники "закрепили" за собой наиболее комфортные средние полки, Урицкому досталось место внизу. Он категорически отказался туда ложиться, ответив блатным на безукоризненной фене. Те были обескуражены. А когда конвой принёс в вагон тёплую воду вместо положнякового кипятка, Урицкий вытолкал конвоиров обратно: "Положено!". Через пять минут кипяток был в вагоне. Больше никто не сомневался в юридически подкованном "политическом". Остаток пути до Москвы Урицкий провёл на средней полке, кутаясь в подаренную жуликом Колуном тёплую куртку…
Он был отправлен в Якутию, где, как имеющий образование, был назначен писарем. Там он стал отстаивать интересы якутов, притесняемых местным чиновничеством. Странная ситуация: на местную администрацию якуты приходили жаловаться к ссыльному "политическому", который объяснял что надо сделать, чтобы заставить чиновника "конституцию любить" (нацболы знают). Урицкий учил их писать грамотные жалобы (единственное оружие затерянных в тюрьме тундры бессильных аборигенов, арестованных условиями существования и адатом). Ради защиты прав этих несчастных ему пришлось пойти на конфликт с администрацией и отчасти пожертвовать интересами ссыльных, на этапирование которых лошади изымались у местных жителей. Без лошади якуту неуправка: не добыть дров, не подвезти продуктов. Как убивает Белое Безмолвие арктической пустыни пешего путника отлично рассказал Джек Лондон в своей одноименной story…
Как мы видим, в заключении Урицкий проявил отличные бойцовские качества и силу духа, в очередной раз доказав, что даже обезоруженный и схваченный воин продолжает оставаться воином, и его оружием, в зависимости от обстоятельств, может быть всё что угодно. Разумеется, это не ускользнуло от внимания тогдашнего ГУИНа, и Урицкий был переведён в Олекминск, на более строгие условия содержания. В 1905 году он бежал из ссылки, опровергнув распространённое в среде «кухонных революционеров» мнение, что бежать из Якутии невозможно.
Он задержался в Красноярске, отчасти – в связи с болезнью, а главным образом – в связи с необходимостью организации рев. работы в Красноярском комитете РСДРП. В октябре 1905 года Всероссийская политическая стачка была поддержана и в Красноярске, где Урицким весьма кстати была создана боевая рабочая дружина: последовавшее вскоре вооруженное нападение черносотенцев и казаков на место проведения митинга Стачечного комитета было успешно отбито: арестантская чуечка (нацболы знают). Позднее в Красноярске был создан Совет рабочих и солдатских депутатов, разоружена полиция и жандармерия и создана "Красноярская республика" – первый опыт самоуправления рабочих в Сибири, вошедший в историю Революции 1905 года.
В декабре 1905 года Урицкий был арестован в Петербурге, где он и узнал об "освобождении ссыльного Урицкого" по Манифесту от 17 октября. Естественно, его освободили и отправили в Черкассы под полицейский надзор…
После этого в жизни России (и Урицкого) было еще много событий: Революция, созыв и роспуск Учредительного собрания, работа в Петроградской ЧК, "дело Локкарта" – раскрытие заговора послов стран Антанты против молодой Советской республики, множество других невозможных красивых вещей, ставших реальностью при деятельном участии Урицкого.
30 августа 1918 года он был убит.
"В Урицком есть что-то фатальное", – заметил один правый эсер незадолго до роспуска Учредительного собрания. Красивые слова о хороших абстрактных вещах – Свободе, Равенстве, Братстве – так и оставались словами, в то время как окружающая реальность складывалась из конкретных действий сил, враждебных Революции и Свободе. Последовательным мечтателям и воинам, – большевикам, – пришлось пройти через множество трудностей: свою и чужую кровь, голод, разруху и непонимание, повергнуть множество врагов и разогнать за ненадобностью кучу бесполезных государственных институтов.
Всё это пришлось проделать для того, чтобы невозможные красивые вещи, за которые они боролись, страдали, умирали и убивали – Свобода, Равенство, Братство – с необходимостью стали основой образа жизни Нового человека. Мечтателя и Воина, умеющего мечтать и добиваться. Нацболы знают.
Скучному военнопленному, рабу и жертве всего на свете, любое препятствие кажется непреодолимым, преодоление – невозможным, а достижение невозможного – фатальным. Он может как угодно красиво говорить, убедительно сетовать на судьбу, душевно плакаться в жилетку и трогательно бояться Перста Небесного (в лице "фатального" матроса Железнякова). Но это всё не то, что следует реально уметь. Мы должны уметь мечтать, чтобы ставить невозможные цели и иметь достаточно воли, чтобы реально их добиваться. Поэтому военнопленный остаётся за бортом самолёта Истории, спешащего в Царствие Небесное (смотрите – на нём Урицкий, Ницше, Эйнштейн, Дали, Мао, Баадер!), а нам предстоит проникнуть на него и без билета.
"Требуйте невозможного!" – я верю только такому реализму. Всё остальное – бытовуха.
Нацболы знают.
